Речь писательницы и активистки Луизы Армстронг (1937-2008), которую она произнесла в 2003 году в Ванкуверском центре помощи пострадавшим от изнасилований. В 1978 году она опубликовала книгу «Поцелуй папочку на ночь» – сборник личных историй женщин, переживших инцест, включая ее саму. Книга и другая деятельность Армстронг мобилизовала феминистское движение на борьбу с сексуальным насилием над детьми и помогла разоблачить миф, что такое насилие невозможно в «благополучных» и «обычных» семьях.

Я хочу рассказать историю о том, как о проблеме инцеста впервые начали говорить благодаря женскому движению в США, и почему инцест – это политическая проблема, часть проблемы насилия над женщинами и детьми в целом, проблема, которая является неотъемлемой частью феминизма, но она была присвоена и размыта до неузнаваемости.

Это история о том, что женский язык был украден, как это часто происходит с историями женщин, когда они воруются и перекраиваются ради чужих целей. Это история об ответной реакции на феминизм, которая перекроила эту проблему, изменила ее и взяла под свой контроль. Вы только подумайте о следующем: какое еще человеческое поведение называют «чудовищным преступлением», но при этом каждый раз рассматривают его как изолированный случай, который сводится к конфликту между отдельными людьми? Я надеюсь, что напоминание о нашей истории мотивирует нас на активные действия, которые вернут то, что нам принадлежит.

Присвоение проблемы инцеста было очевидно с самого начала. Первая конференция по проблеме инцеста, которую я посетила, возможно, первая конференция по инцесту в истории, состоялась в 1978 году. Тогда об инцесте только начали говорить, и в основном этим занимались феминистки, которые прекрасно понимали, что это часть лицензированного обществом насилия над женщинами и детьми. И даже тогда я была единственной участницей конференции, которая однозначно заявила о том, что это преступление мужчин, призывала привлекать мужчин к ответственности и добиваться серьезных социальных изменений.

Помимо меня на конференции выступали различные специалистки и специалисты, и все они пыталась перенести эту проблему в сферу своей профессиональной компетенции. Социальные работники говорили о том, что инцест нужно декриминализировать и определить в сферу социальной работы. Психологи говорили о том, что инцест – это симптом общей семейной дисфункции, а потому им должны заниматься они. Потом выступал профессор из Швеции. Он заявил, что в Швеции инцеста не существует. Тем не менее, социальные проблемы в США рано или поздно появятся и в Швеции. Я улыбнулась и подняла руку, а потом выразила свое удивление по поводу его идеи о том, что инцест – это американский экспорт. Мне показалось, что я смешно пошутила. Никакого следа феминистского анализа. Пройдет двадцать лет, и инцест действительно станет предметом американского экспорта, все еще без какого-либо феминистского анализа. Американские специалисты и эксперты будут путешествовать по миру и продвигать американскую модель подхода к этой проблеме, американскую интерпретацию инцеста, американский способ сдерживания и реагирования на инцест. Они будут проводить конференции, посещать конференции, их будут приглашать для консультации в правительства.

То, что все они продают, не имеет отношения к феминизму. Подход США не принес ничего хорошего женщинам и детям. Эта модель основана на манипуляциях и отвлечении внимания – проблемой пытаются управлять, но не искоренять. И главная манипуляция, которая произошла в США, сводится к тому, что феминистскую и политическую проблему начали рассматривать с точки зрения психической патологии.

Согласно этой модели, инцест – это форма болезни. Более того, это болезнь не преступников, а жертв. В этой модели инцест – это не мужское насилие, а гендерно нейтральное явление. Никто даже не упоминает, что преступники – это мужчины. Сама идея об этом не допускается в общую картину. Это модель медицинских манипуляций, которая полностью контролируется медицинскими специалистами, экспертами, и все они отмахиваются от феминистского анализа как от слишком предвзятого, политизированного и непрофессионального.

Согласно феминистскому анализу, женщины, которых насиловали в детстве их отцы, являются главными экспертками по тому, что с ними произошло, и что это значило. Но для медикализаторов женщины – это объекты, это не их равные, это предмет клинической оценки в терминах симптомов и расстройств, на которых нужно навесить ярлыки и лечить в соответствии с ними.

Медицинская модель совершенно равнодушна к вопросу об ответственности насильников. Ее приверженцы не обсуждают то, как привлечь их к этой ответственности, и что нужно сделать, чтобы положить конец этому насилию. Их функция – сохранение статус-кво.

Делиться личным и определять политическое

В середине 1970-х я искала женщин, которые могли бы рассказать свои истории на моем форуме. Впоследствии этот форум ляжет в основу моей книги «Поцелуй папочку на ночь». Я делала это в атмосфере тотальной тишины о проблеме инцеста. Несмотря на это, женщины приходили и звонили мне.

Они писали. Мы делились личным, и так мы определяли политическое. Мы слушали подруга подругу, и мы видели общее в наших историях. Слушая разные истории, мы услышали, что говорили преступники. Было совершенно очевидно, что то, о чем мы говорим – это злоупотребление властью, которая исторически всегда поддерживалась и одобрялась.

Для нас все было кристально ясно – мужчины не совершают инцест с осознанием того, что они поступают плохо. Напротив, они убеждены, что это их законное право, по крайней мере, что это можно оправдать. Снова и снова отцы говорили своим дочерям: «это естественно, это заложено природой». Впоследствии оказалось, что даже публично эти преступники говорят то же самое. Один отец сказал на национальном телевидении: «Вы должны понять. В то время я думал, что это для ее же пользы».

Слушая множество таких преступников в рассказах других женщин, мы также прекрасно понимали – когда они насиловали девочку, это также был их способ навредить своей жене, женщине. Один мужчина сказал на телевидении: «Я очень злился на свою жену. Я решил, что к черту ее. У меня всегда остается дочь». Как вы можете видеть, это вовсе не преувеличение сказать, что инцест – это насилие против женщин.

Когда мы начали говорить открыто, нас встречали с поддельным ужасом. Было много воплей про кошмарное табу или последнее табу – вся эта нелепая мелодрама и шок от «открытия» этого рутинного, бездумного, повторяющегося издевательства над детьми, которое продолжается столетиями, и от которого пострадали миллиарды женщин.

Мы пытались объяснить, что инцест – это близкий родственник избиений жен. Мы говорили, что у обоих явлений одни и те же исторические корни. Мы объясняли, что один из основных мотивов насильников – наказать жену и полностью разрушить ее отношения с дочерью, и этот мотив так же важен, если не важнее самого секса с девочкой.

Это не мужчины, которые одержимы сексом с детьми, говорили мы, эти мужчины точно такие же, как и все остальные. У большинства из них нет никаких сексуальных отклонений. У них так же нет никаких социальных отклонений. Мы говорим о «нормальных отцах», о главах традиционных семей.

Мы говорим (и мы знаем, что слышать это тяжелее всего) о «всего лишь» обычных мужчинах, которые «всего лишь» насилуют своих собственных детей. Труднее было донести именно это «всего лишь». То же «всего лишь» можно услышать при избиении жен. Он «всего лишь» ударил свою жену.

Поскольку такое поведение слишком гротескно – взрослый мужчина использует свою власть против девочки 3-5 лет, мы надеялись, мы верили, что, когда мы прервем молчание, все согласятся, что это в корне неправильно, что общество одумается и скажет: «Надо это прекратить». Что мы, наконец, начнем предотвращать новые случаи.

Должна сказать, что я чувствую себя очень глупо, когда вспоминаю о том периоде. Тогда, в 1970-х и 1980-х, я не считала, что это такая уж радикальная цель – предотвращать новые случаи инцеста. Мы были крайне наивны. На смену тишине пришел «профессиональный язык».

Женщины, которые говорили со мной тогда, ощущали эту огромную, подавляющую силу, которая заставляла их молчать. Некоторые молчали 40-50 лет. Мы знали, что на протяжении столетий женщин заставляли замолчать силой, в основном с помощью запугивания и угроз. Именно запугивание – это самый проблематичный механизм угнетения, то, что заставляет нас молчать.

Можно вспомнить Фрейда, который сначала верил женщинам, а потом вдруг передумал и заявил, что это все женские фантазии – что женщины говорят, что их насиловали их отцы, потому что так они выражают свою собственную детскую похоть. Или мы можем вспомнить старое американское законодательство, которое включало положение о свидетельнице-соучастнице – если девочка пожаловалась, но было признанно, что она сама в этом участвовала, ее также признавали преступницей. Запугивание наиболее эффективно, если направить обвинения на саму пострадавшую девочку или женщину.

Но мы думали, что мы больше не живем в стране, где нас так просто подавить и заставить замолчать. Нам казалось, что они не смогут запугивать нас напрямую. И, действительно, напрямую нас больше не запугивали. Вместо этого они стали кормиться за наш счет. Они присвоили себе наши истории. Они отмахнулись от нашей политики. Они проигнорировали наши цели. Они переписали всю проблему с помощью профессионального жаргона. На всякий случай они присвоили себе и наши собственные термины – слова вроде обретение силы, смелость, перемены.

Отказ обсуждать мужское насилие и сексуальную власть

Все это прошло практически внезапно. Вот есть океан невежества и тьмы в отношении этой проблемы, и вот пять минут спустя появляется новое знание. Как только мы стали говорить об ответственности нормальных мужчин и нормальных отцов, тут же подскочила масса «экспертов». Миллион экспертов, миллиард экспертов – как по мановению волшебной палочки.

Мы заявили – это делают отцы. Эксперты заявили – нет, во всем виноваты матери, это они побуждают отцов это делать. Мы заявили – это тяжкое преступление. Эксперты ответили – ну зачем же так резко, мы все-таки цивилизованные люди. Не нужно это криминализировать. Это лишь симптом дисфункциональной семьи. Мы говорили: нужно это остановить. Они ответили, что это надо лечить, это можно вылечить. Теперь, когда женщины говорили о том вреде, который был им причинен, эксперты называли этот вред патологией женщин. И (возможно) невольно эксперты гарантировали, что никаких настоящих изменений не произойдет.

То, что объединяло всех этих появившихся за одну ночь экспертов – это полное игнорирование того факта, что очень мощные общественные силы испокон веков поддерживали сексуальные права мужчин на собственных детей. Они объединили инцест вместе с пренебрежением родительскими обязанностями, против которого выступали все, главным образом, потому что это в большей степени проблема бедных семей, особенно бедных матерей-одиночек. Они предположили, что все общество в такой же степени осуждает инцест (как всегда, «ужасное преступление»), хотя в этом случае преступниками в основном были благополучные белые мужчины среднего класса. Они предположили, что в отношении инцеста существует социальный консенсус, которого на самом деле не было, и над которым нужно было работать. Разработка ответных мер на столь шатком основании – это постройка замков на песке.

Прошло двадцать лет с тех пор, когда женщины в США начали открыто говорить об этой проблеме, и вопрос стал настолько фрагментированным из-за того, что разные эксперты тянули одеяло на себя, что он изменился до неузнаваемости. Прошло двадцать лет и инцест превратился в болезнь женщин, в инвалидность женщин, или в болезнь девочек, инвалидность девочек. В медицинской модели нет места социальным изменениям, ее единственный фокус – личностные изменения. Проблема инцеста перестала быть проблемой мужчин, совершающих насилие, она стала диагнозом для женщин и детей. Проблема стала проблемой здравоохранения, проблемой помощи детям, проблемой социальной работы. Что касается матерей детей, ставших жертвами, то они стали удобными мишенями для публичной казни, но в рамках совершенно другой области – «проблемы опеки над детьми».

Проблема инцеста превратилась в тему для развлечения публики

Несколько лет назад в газете была опубликована статья о ток-шоу на телевидении. Мужчина, который управляет «базой данных гостей на ток-шоу» в Калифорнии – что-то вроде корпорации «профессиональных жертв» – заявил, что недавно к нему обратился мужчина, чья приемная дочь утверждала, что ее настоящий отец домогался ее. Девочке было 12 лет, и теперь она хотела выступить в ток-шоу и рассказать, как ее отец домогался ее. Девочке казалось, что это именно то место, куда полагается обратиться, когда тебя изнасиловал отец. На ток-шоу. И вы знаете, что спросил этот поставщик жертв у ее приемного отца? Он спросил, была ли девочка у психиатра. У психиатра, не в полиции. Приемный отец ответил, что нет. Поставщик жертв ответил: «Ну, мне кажется, так она не получит ту помощь, в которой она нуждается».

Это общепринятое мнение о том, куда нужно направить девочку, которую насиловал отец. К психиатру. Все словно забыли, что речь идет о тяжком уголовном преступлении. Нам приходится снова и снова напоминать, что изнасиловать своего ребенка – это преступление, это такое же преступление как изнасиловать ребенка своего соседа. И это преступление, которое в подавляющем большинстве случаев совершается мужчинами. И оба эти факта словно стерты из общественного сознания. И для того, чтобы этого добиться, использовались такие инструменты как манипуляция, отвлечение и переключение внимания.

Однако есть одна крупная социальная группа, которая прекрасно понимает, что это политическая проблема – это мужчины. Несмотря на все попытки переключить внимание с инцеста как проблемы мужского насилия, мужчины не были одурачены. Проблема инцеста привела к одной из самых агрессивных ответных реакций со стороны мужчин, с которой только сталкивались женщины. Появились организованные мужчинами группы, которые начали ставить под сомнения слова и воспоминания женщин и детей.

Разговоры про терапию, лечение и выздоровление очень убедительны. Для либеральных умов они удобны и утешительны. Для консерваторов они полезны, так как они позволяют сохранить отцовское доминирование в семье, особенно если болезни и предполагаемое лечение касаются исключительно женщин. Лечение и выздоровление подразумевают, что все почувствуют себя хорошо. Они предполагают, что проблема как-то решается и ничего менять не надо – за исключением «больных» женщин и детей.

Но даже эти сахарные сопли про лечение не убедили мужчин, что они в полной безопасности. Несмотря на деполитизацию, несмотря на подавление феминистского анализа, несмотря на то, что жертв побуждали думать об этом только как о личной проблеме и отказаться от коллективных действий, несмотря на выхолощенный и беззубый язык, отдельные женщины все еще противостояли отдельным отцам. И иногда у этих женщин были воспоминания о насилии, которых у них не было до начала терапии. И одна за другой эти женщины подавали на своих отцов в суд и требовали компенсации ущерба.

В ответ на это появилась организация по борьбе с «синдромом ложных воспоминаний». Она начала нападать не на жертв, но на специалистов, которые, как утверждалось, внушают женщинам ложные воспоминания. Специалистов также обвиняли в пропаганде идей радикального феминизма, несмотря на то, что те не имели к этому движению ни малейшего отношения, как и вообще к каким-либо политическим убеждениям.

Специалисты, естественно, пошли в контратаку. В результате этого перекрестного огня проблема инцеста была еще глубже погребена под дискуссиями о научных исследованиях памяти. Манипуляции, переключение и перенаправление внимания.

Политические атаки на матерей

Под всем этим медицинским языком скрывается определенная политика, она также очевидна в открытой войне против матерей – матерей изнасилованных детей, которую ведут как общественная система, так и организованные группы мужчин. Матери, чьи дети рассказывают про изнасилования отцами, подвергаются систематическим наказаниям – при этом не важно, что делают или не делают эти матери. В США в штате Висконсин был предложен закон, который предусматривает уголовную ответственность для матери, если она не смогла защитить дочь от сексуального насилия отца – даже в тех случаях, когда против отца не выдвинуто никаких уголовных обвинений. А против отцов очень, очень редко выдвигаются уголовные обвинения. На самом деле «не смогла защитить» – это обычное обвинение в адрес матерей, которое выдвигают службы опеки. Очень часто именно это, а не предполагаемое сексуальное насилие отца, является основанием для того, чтобы девочку забрали из дома.

В то же самое время в течение последних двадцати пяти лет тысячи и тысячи матерей пытались защитить своих детей, но они были бессильны сделать это. Их называли мстительными, злобными лгуньями, многие женщины были вынуждены скрываться вместе с детьми, как в США, так и заграницей, в противном случае насильник мог получить полную опеку над дочерью. Многие матери попадали в тюрьму за «неуважение к суду», когда они пытались защитить дочь. Против других выдвигали уголовные обвинения в похищении. Большинство продолжали бороться. Большинство теряли опеку над дочерью. Многие даже теряли право видеться с ней.

Публике надо было как-то объяснить столь необычное поведение – защиту дочери, для него также предлагались медицинские причины. У этих женщин истерическая личность, они страдают от бреда, делегированного синдромом Мюнхгаузена, что значит, что женщины хотят, чтобы их дети страдали, чтобы привлечь к себе внимание. При этом никак не объясняется тот факт, что если мать ничего не будет делать, то она все равно окажется виноватой – ее признают виновной органы опеки, ее обвинят в том, что она «не смогла защитить».

На самом деле, ловушку, которая уготовлена матерям, можно объяснить только как терроризм – на этих матерей направлен весь гнев, предназначенный для женщин, которые совершили непоправимый грех – заговорили о преступлениях мужчин.

Итак, тема инцеста теперь дозволена для обсуждения. Но сама проблема, а именно, называние того, кто это совершает, с кем и почему – нет, об этом говорить нельзя. Это неотъемлемая часть реакции общества – можно говорить об «ужасах инцеста», но при этом важно придерживаться правил, которые защищают репутации добропорядочных мужчин среднего класса. Я надеюсь, что не слишком цинично предположить, что бесконечная «психотерапия» для бесконечного потока переживших инцест женщин – решение вполне в духе капитализма.

Процесс деполитизации проблемы инцеста

Сегодня некоторые говорят об ответной реакции в области инцеста, имея в виду разъяренные группы «за права отцов», которые пропагандируют идею ложных воспоминаний и ложных обвинений. Я предполагаю, что ответная реакция началась гораздо раньше – с подавления политического анализа. Она началась с подавления не самой темы инцеста, но с называния того, кто его совершает, с кем и почему. Когда настоящую речь женщин подавили, дискуссия свелась к цитированию личных историй женщин. Вместо разговора о реальных страданиях женщин зазвучали голоса экспертов, которые назвали эти страдания эмоциональной инвалидностью и начали крестовый поход за медикализацию.

Все внимание оказалось направлено на хрупкость женщин, на эмоциональные нарушения детей, а страдания женщин и детей были превращены в публичный спектакль. Взрослые женщины, пережившие инцест, и матери оказались в маргинальном положении, от них легко отмахнуться как от недостаточно компетентных, их слова нуждаются в экспертных интерпретациях и диагнозах. Проблема инцеста стала темой инцеста – чем-то нормальным, нейтральным, тривиальным.

Жертв считают социально девиантными

Слишком много женщин, для которых формой самовыражения стали симптомы, а не речь, потому что только такая форма принимается в обществе. Для них это единственный способ сказать, что то, что с ними случилось – это плохо, это очень неправильно. Это гротескная эксплуатация страданий женщин. Если заглянуть за завесу психотерапевтического языка, то это именно женщин, жертв, воспринимают как девиантных. Их страдания каким-то образом ассоциируются с возмездием. За постоянными призывами к «исцелению», «выздоровлению» лежит призыв «очиститься». В 1980-х психотерапевты даже не особенно скрывали эту цель – они заявляли, что конечная цель психотерапии – это «прощение» насильника.

Психотерапевтическая идеология оказалась разрушительной для детей. Сейчас они все чаще и чаще рассказывают правду. Конечно, им часто не верят. Но даже если верят, то гораздо чаще наказывают их, а не преступника. Матери не оказывают поддержку, ее считают безнадежной и беспомощной, если не наказывают, так что девочка, рассказавшая правду, оказывается сиротой. Дети, которых забрали органы опеки, автоматически считаются эмоционально неуравновешенными. Потому что нам внушили, что инцест – это болезнь. Эти дети часто оказываются с психиатрическими ярлыками. А если им не нравится, что незнакомые люди заставляют их рассказывать свою болезненную историю снова и снова, то им могут предложить психотропные препараты, потому что это тоже симптом их болезни.

Язык лечения и исцеления, медицинский язык, очень соблазнительный. Он соблазнил и многих феминисток. Потому что женщины, разумеется, страдают. Их отчаяние вполне реально. Детям причиняют реальный вред. Матери живут в агонии и тратят все свои ресурсы и очень часто все ресурсы своих родителей. Но цена, которую женщины и дети платят за эту предлагаемую «мудрость» старейшин племени, слишком высока. Женщины платят за нее своей подлинной речью, своим статусом компетентных взрослых.

Подобная реакция общества – это задабривание, умиротворение. Она препятствует объединению ради активизма и реальных социальных перемен. Инцест – это «бездомная» проблема, которой не находится места в нынешних социально признанных женских движениях против сексуальных домогательств и домашнего насилия. Не существует никаких групп «за права матерей», которые могли бы соперничать с движением «за права отцов». Почему нет? Все стороны, независимо от политического лагеря заявляют, что они выступают за права детей – не только отцов, но и за «право» детей на гетеросексуальную семью из двух родителей, за право обучаться креационизму, а не теории эволюции или… чему там еще.
Мне кажется очень важный момент, который так и не был донесен до публики, судов, экспертов – это то, что если матери рассказывают о насилии отцов, то для них не существует никакого доступного правильного выбора. Если они замолчат или даже если им просто не поверят, то они соучастницы. Если они продолжат говорить, то они мстительные истерички с психиатрическими синдромами. При чем это такие интересные синдромы, которые не причиняют вреда самой женщине, это лишь отговорка, чтобы назвать ее лгуньей.

Пришло время сосредоточиться на преступниках

Реальная профилактика сексуального насилия над детьми – это не объяснение про «хорошие и плохие прикосновения», это настойчивое называние, это постоянное внимание на том, кто его совершает, с кем и почему. Программы профилактики сексуального насилия над детьми должны сосредоточиться на преступниках и потенциальных преступниках – они должны понять, что они не могут это делать. Это не задача детей говорить им «нет». Для реальной защиты детей нужно в первую очередь отказаться от атаки на матерей, которая стала повсеместной, которая является первой реакцией преступников, и которая, как я убеждена, является умелой тактикой отвлечения внимания.

У меня часто бывают моменты меланхолии, когда я сожалению о том, что мы должны были бы знать, могли бы знать. Что мы могли бы сделать иначе. Как мы могли бы сохранить контроль над решением такой острой и важной проблемы. И я очень часто гадаю, что мы можем сделать сейчас, чтобы вернуть этот контроль. И я надеюсь, что вы мне в этом поможете. По крайней мере, наш опыт может оказаться полезен другим женщинам, женщинам по всему миру.

Определенно, то, что произошло, те огромные усилия, которые были потрачены на новую форму замалчивания, манипуляций и отвлечения внимания, сами по себе говорят нам, что мы были правы. Так что это повод снова заявить о наших притязаниях как можно громче.

Это наша проблема. Это политическая проблема. И пришло время вернуть то, что принадлежит нам.