Эссе о личном опыте насилия в детстве из сборника «Not That Bad: Dispatches from Rape Culture» (2018).

Правда, о которой тебе никто не говорил, заключается в том, что хорошая девочка может выжить, только если заставит некоторые вещи исчезнуть. Ты знаешь это, потому что ты была одной из хороших девочек. Когда-то ты знала, как правильно забывать.

Но сейчас ты пытаешься сказать самой себе другую правду – тебе не обязательно быть «хорошей», больше не обязательно. Ты нуждаешься в том, чтобы тебя увидели, а для этого тебе нужно разрешить себе помнить.

В полдень ты говоришь сама с собой в лесу, потому что ты вспомнила имя мужчины, которое ты поклялась забыть. Прошло двенадцать лет с тех пор, когда десятилетняя ты дала эту клятву, и это имя принадлежит мужчине, чьи секреты ты когда-то так хорошо знала, хотя он знал только один твой секрет. Он был твоим единственным педагогом по фортепьяно, а ты была лишь одной из множества его учениц. Тогда ты была одной из хороших девочек. Тогда он учил тебя тому, как заставить правду исчезнуть.

Осенью 1991 года семеро учениц из западной Пенсильвании опорочили свое звание хороших девочек, когда они сказали, как их учитель клал на них свои руки, как он трогал их под счет метронома.

Ты, однако, боялась последствий больше, чем бремени молчания о правде. Тебе уже хорошо промыли мозги в секте хороших девочек, эта обработка началась задолго до того, как твой учитель фортепьяно положил на тебя свои руки.

Хорошие девочки знают, что надо всегда держать улыбку наготове (а то их назовут хмурыми), что надо всегда сдавать домашние задания вовремя (а то их назовут ленивыми), и что надо всегда держать рот на замке (а то их назовут проблемными). Тем из нас, которые выбрали молчание, даже не нужно было говорить, чтобы они молчали.

В ответ на обвинения поднялась ответная волна. Их честность утонула в его отрицании. Весь город был охвачен яростью, но не потому, что кого-то беспокоили жертвы. Родители, учителя, даже другие ученицы называли этого мужчину жертвой заговора девочек – хороших девочек вроде тебя, у которых всегда была справка и лишний ластик, чьи головы были забиты правилами грамматики и названиями столиц. Бурная реакция началась не потому, что были совершены преступления, а потому что эти девочки посмели сказать, что преступления были.

Хорошая девочка быстро учится, и ты, хорошая девочка, научилась следующему: неважно, насколько ты хорошая, потому что мужчина всегда будет лучше тебя.

Жители твоего родного города, маленького по размеру и большого по самомнению, гордились быть частью добропорядочного сообщества с благочестивыми мужчинами во главе. Твой учитель был частью городской элиты – один из мужчин, которые преподавали математику и науки детям в начальной школе, тренер самых разных спортивных команд, и каждое воскресенье он играл на церковном органе. Любое нападение и сомнения в одном из этих мужчин считались критикой самого города. Ты не хотела совершать святотатство в месте, которое, как тебя заверяли, должно защитить тебя от остального мира. В конце концов, ты была всего лишь девочкой.

Может быть, ты на самом деле склонна к фантазиям, совсем как заверяли друг друга все эти мужчины, которые были вместе на войне и вместе ходили охотиться на оленей. Ты знала, что девочка, даже хорошая – это, в лучшем случае, ненадежный источник, а в худшем просто лгунья.

После того как разошлись слухи о том, кто были стукачками, этим девочкам, которые не были тобой, пришлось сидеть в одиночестве в столовой, после школы их окружали ученики, и они ходили в классы учителей, которые жертвовали деньги на адвоката для педагога по фортепьяно. Семье одной из них пришлось уехать из города из-за слишком враждебной обстановки. Другая была твоей лучшей подругой – она не знала, что ты соврала, когда сказала, что он тебя не трогал.
Ты не смеешь никому рассказать – ни ей, ни даже самой себе. Ты знаешь, что хорошая девочка забывает, чтобы выжить.

Другая ложь, которую тебе сказали, про то, что время лечит. Ко времени, когда тебе исполнилось восемнадцать, твои ноги подкашивались под бременем хорошей девочки. Слишком много улыбок, слишком много секретов, слишком много правил. В подростковом возрасте ты не доверяла никому. Неважно, сколько у тебя было пятерок, ты истекала кровью внутри от этого секрета, даже после того, как ты забыла, что это был за секрет. Нет более одинокого пути, чем тот, который прокладывает себе хорошая девочка.

И все равно ты чувствовала клаустрофобию в городе, который собирал все новые урожаи хороших девочек только для того, чтобы заплатить их невинностью за собственные фантазии. Ты не хочешь, чтобы твое имя появилось в чужой записке о выкупе. Так что ты выкупила себя и получила высшее образование в штате Нью-Йорк, в шести часах езды от дома.

А затем холодным днем во время дипломного курса в колледже имя учителя по фортепьяно всплыло в твоей памяти. Хорошая девочка внутри тебя больше не могла его сдерживать. Твоей памяти было плевать на твою репутацию. Листья на дороге в тот день были яркими и хрупкими, похожи на те, что дома сгребали граблями и сжигали по выходным. И ты вспоминаешь дом учителя фортепьяно, и темный подвал, в котором ты с ним занималась, и как его руки ощупывали тебя повсюду – этот дом был окружен деревьями. Дорога к его двери была усыпана листьями каждую осень.

Он учил детей в твоем городе десятки лет, пока, наконец, он не признал вину и не отсидел в тюрьме один год. Изумрудные листья становились багряными, а потом золотыми, а потом превращались в пепел, а потом снова зеленели, завлекая учениц в его подвал на полчаса. Когда ты начала ходить к нему на уроки, ты была готова заплатить что угодно, чтобы стать его протеже, быть рядом с ним в лучах его света. К окончанию уроков с ним ты заплатила сполна.

Ты стоишь посреди леса, и ты позволяешь себе прорычать его имя, и тебя словно молния пронзает от воспоминания о том дне, когда его руки нашли твое тело.

Это был летний день, ты ходила на плавание как раз перед тем, как пойти в его дом. Ты записалась к нему на занятия в надежде подготовиться к прослушиванию на следующий год. Урок начался так же, как и все остальные – ты разогрела пальцы с помощью гамм, а потом начала играть, смущенно и неуверенно. Потом ты почувствовала, как его рука скользит тебе подмышку и к твоей груди, легкое и проворное движение. Ты выгибаешь спину от испуга, но ты продолжаешь играть, как положено хорошим девочкам. Пьеса закончена, и он убирает руки. После урока ты выбегаешь к матери, которая ждет тебя в машине, ты едешь домой с опущенными окнами. Ты проводишь рукой по волосам, они все еще влажные. Ты продолжаешь ходить на занятия, и ты не говоришь ни слова.

До того дня в штате Нью-Йорк, когда ты больше не можешь не помнить, ты практически не думаешь о своем старом учителе, даже если ты все еще чувствуешь его влияние. Но вскоре ты понимаешь, когда впервые пытаешься рассказать, что произошло, что сказать правду – это как сломать неправильно сросшуюся кость. За столько лет ты так привыкла таскать с собой преступления того мужчины, что оказалась погребена под ними, ты еле-еле можешь выкарабкаться наружу. Но ты все равно это делаешь, поначалу очень неуклюже, ты выплевываешь правду соседкам по общежитию, нескольким подругам, даже паре незнакомок. Это как найти свое старое сомнительное сокровище – тебе нужно, чтобы кто-то его увидел, чтобы подтвердить его реальность. Но никто не знает, что сказать.

«Я всегда подозревала, что с тобой что-то не так», – признается подруга.

«Бог простил тебя за ложь, ведь теперь ты призналась», – заявляет другая.

«Это ты поэтому ничего не ешь? – спрашивает кто-то еще. – И почему это женщины всегда винят мужчин во всех своих проблемах?»

Винить его в своих проблемах? Тебе потребовалось двенадцать лет, чтобы обвинить его хоть в чем-то. Как хорошая девочка ты убедила себя, что сокрытие «неуместного» поведения учителя – это самопожертвование, самый женский поступок из возможных. Подобные обвинения могут разрушить мужчине карьеру, упаси Бог, но мы – девочки, с нами-то все будет в порядке. Мы утонули в догмах мира мужчин, в его бессмысленности.

Тебе потребовалось двенадцать лет, чтобы увидеть, что ты была «хорошей» только во благо учителя, тебе это никакой пользы не принесло. Так что ты решаешь, что впервые в жизни ты не будешь одной из хороших девочек. Ты решаешь, что «хорошая» – это не то прилагательное, которое должно применяться по отношению к людям, потому что тебя оно сделало неодушевленной, вроде куска сыра или акварельной картины.

Хорошая девочка – не более чем миф. Мы мечтаем о ней как об утопии. Ее никогда не существовало.

Так что ты садишься и пишешь об этом. Ты пишешь, и пишешь, и пишешь. Писать об этом – это как падать в небе. В тот день, кода кто-то соглашается это опубликовать, ты падаешь на землю с глухим стуком. Да, тебе беспокойно, но ты также понимаешь, что больше не можешь прятаться. Все узнают твой секрет, все узнают, что твой учитель фортепьяно трогал тебя, и ты соврала об этом.

Самое смешное, что вскоре ты понимаешь, что тебе все равно, если об этом узнают посторонние люди. Ты не против, чтобы знали подруги и знакомые. Тебе страшно, что все живущие в том городе теперь узнают, что ты больше не одна из хороших девочек.

И все равно, когда тебя спрашивали, о чем твоя книга, к тебе приходила все та же неловкость из-за слов «сексуальное» и «насилие» – потому что если сказать эти слова вместе, то они звучат для тебя грязнее, чем любое ругательство. Ты привыкаешь к этому. В конце концов, именно из-за этой неловкости ты и решила написать книгу.

Ты проводишь лето, пытаясь подготовиться к тому, к чему подготовиться невозможно. Голос у тебя в животе твердит, что публикация твоей истории приведет к утрате всего, что тебе дорого. Голос звучит как одиночество.

Ты пытаешься побороть свои страхи, напоминая себе, что поэтому ты и написала книгу: потому что молчание не было лекарством, которым его считали все вокруг. Ты повторяешь эту мантру снова и снова, даже посреди ночи, когда твой муж спит рядом с тобой. В глубине души ты надеешься, что, когда дома прочитают эту книгу, они поймут, почему так важно говорить правду, даже если прошло двадцать лет.

Но за несколько дней до выхода книги расходятся слухи о твоем неприличном и эгоистичном поступке.

Ты храбришься, ты готовилась к подобной негативной реакции. Ты ожидаешь, что прихвостни твоего учителя выползут из своих домов престарелых, чтобы защищать старого приятеля. «Да кем ты себя возомнила?» Ты ждешь, что они зададут тебе этот вопрос. «Ты не жила здесь много лет!» Ты думаешь, что ты не против ответить им, пусть даже и публично.

Но это не они жаждут твоей крови. За тобой вообще пришли не мужчины. Это девочки очень похожие на тебя. Некоторые из них – дочери самых больших сторонников твоего учителя. Ты не ожидала, что негативная реакция придет от женщин, которым ты хотела принести облегчение своими словами. Ты не планировала, что хорошие девочки набросятся на одну из своих.

Через несколько дней после выхода книги ты получаешь сообщение от бывшей участницы твоей команды поддержки. «Надеюсь, ты не посмела что-то написать обо мне, – основная мысль за множеством других слов. – Мне нужно думать о своей семье».

«Ты нажилась на ужасном воспоминании ради собственной выгоды, – пишет кто-то еще. – Надеюсь, ты наслаждаешься деньгами».

«Она врет, – клянется кто-то в социальных сетях. – Правда обязательно откроется».

Еще одна называет тебя трусихой. Другая приглашает тебя на ужин, чтобы разъяснить, что ты сама стала насильницей, потому что снова вытащила все наружу.

«Ты же была одной из хороших девочек, – словно говорят все они. – Когда ты сбилась с пути?»

Ты бредешь по тропинке осенним днем, когда вышла твоя книга. Белое небо напоминает тебе о том дне, когда ты почувствовала руки учителя на своем теле. Теперь это кажется другим воспоминанием, более объективным. Ты повторяешь себе: «Я не боюсь. Я не боюсь. Я не боюсь».

Ты боишься.

Ты решаешь принять, что ты не можешь контролировать чужие реакции. Вместо этого ты узнаешь что-то знакомое во всех этих обвиняющих голосах. Они боятся, совсем как ты. Ты вспоминаешь враждебную атмосферу 1991 года, насколько она лишила тебя чувства безопасности. Ты решаешь выслушивать их критику, даже тех, кто сравнивает тебя с учителем фортепьяно. Ты также решаешь не отвечать. Ты все еще не уверена, правильное ли это решение, потому что они только злятся еще больше.

Ты участвуешь в книжных чтениях и отвечаешь на вопросы читательниц. Ты учишься смотреть людям в глаза. Твое сердце болит, когда молодые женщины остаются после мероприятия, чтобы довериться тебе, когда они так легко понимают, почему ты так долго молчала. Ты начинаешь понимать, почему для некоторых женщин и мужчин всегда небезопасно рассказывать свои секреты. Их семьи будут потрясены, они лишатся единственного источника дохода, их браку может прийти конец. Это ты знаешь: истина сделает вас свободными, но истина стоит недешево.

Тебя снова и снова называют смелой, и ты это ненавидишь. Никто не хочет говорить это снисходительно, но это так звучит. Ты беспокоишься, что они имеют в виду не «смелая как супергероиня», а «смелая, как больная раком», «смелая, как идущая на смерть».

В твоего мужа выстреливают комплиментами как Купидон стрелами. Надо же, говорят они. Какой потрясающий у вас мужчина, поддерживает вас в такой ситуации. Большинство мужчин на такое не способны. И ты искренне соглашаешься с ними. Но все же ты гадаешь, почему это планка для его поддержки такая низкая. Почему он не может гордиться тем, что он рядом с тобой? Почему он должен стыдиться, что с его женой что-то сделали до его знакомства с ней?

Год спустя ты думаешь о том, что книга вернула тебе голос. Подруги, которых ты боялась потерять, потому что ты перестала быть прежней хорошей девочкой, остались рядом, потому что они изначально любили тебя не за это. Ты получишь несколько сообщений от других жертв твоего учителя. Некоторые из них рассказали тогда правду, другие нет. И ты будешь читать эти письма самой себе вслух пока не выучишь их наизусть. Одна женщина потратит три часа в дороге, чтобы услышать, как ты читаешь книгу. Другая выйдет из подполья, чтобы встать рядом с тобой. Еще одна напишет, чтобы сказать, что книга может быть началом для искупления произошедшего. Ты думаешь: «Я не верила в такое искупление, но эти женщины заставили меня передумать».

И после того как шумиха уляжется, и ты вернешься к своей тихой жизни, ты увидишь, что ты изменилась. Тебя изменила не сама книга, ее принятие или критика, но потому что важно говорить правду самой себе. Важна незыблемость правды, ее надежность, ее компания. И ты напишешь письмо той хорошей девочке, которая все еще прячется где-то внутри тебя. Когда ты вырастешь большой, скажешь ты ей, ты не избавишься от того, что случилось, но ты перейдешь на другую сторону. Ты оставишь это в своем кармане, это больше не будет стягивать тебе горло. Вскоре ты больше не будешь скучать по девочке, которой ты была до того дня. Потому что ты можешь быть намного лучше, чем хорошей.