Кто насилует собственных детей? Что это за мужчины? «Извращенцы… Психи… Ненормальные… Психопаты… Монстры». Это сказал один мужчина на улице, и до недавнего времени я бы сказал то же самое, до того, как я вызвался вести психотерапевтическую группу для таких мужчин. Я был готов к встрече с монстрами: с этим бы я справился. Но я был совершенно не подготовлен к тому, кем они оказались на самом деле.
Когда я впервые вошел в комнату для психотерапии, я не мог даже открыть рот, чтобы поздороваться. Я занял свое место в их круге и сел. Когда они начали говорить, то я невольно был поражен тем, что они все были обычными парнями, обыкновенными работающими мужчинами, ничем не примечательными гражданами. Они напоминали мне тех мужчин, среди которых я вырос. У Боба была такая же манера шутить, как и у моего капитана скаутов; Питер казался таким же сдержанным и авторитетным, как и мой священник; Джордж был банкиром, членом пресвитерианской церкви и отличался такой же щепетильной вежливостью, как и мой отец; и, наконец, хуже всех был Дейв, к которому я ощутил теплые чувства с самого начала — неожиданно он напомнил мне меня самого. Я смотрел по очереди на каждого из них, изучал руки, которые сотворили такое, рты, которые сотворили такое, и больше всего на свете тем вечером мне не хотелось, чтобы кто-нибудь из них ко мне прикоснулся.
Я не хотел, чтобы мне что-то от них передалось, чтобы они сделали меня таким же, как они сами. Однако еще до конца того вечера они продемонстрировали мне свою честность и отрицание, свое сожаление и свои оправдания, в общем — свою обыкновенность.
В течение того года, когда я вел эту группу и проводил интервью с заключенными-насильниками, я внимательно слушал, как один мужчина за другим пытался объяснить, защититься или простить себя. То, что они говорили, казалось мне возмутительным и в тоже время тошнотворным и жалким.
Однако все это было до боли знакомо. Каждый вечер понедельника я проводил с этой группой, пытаясь понять, как мне выполнить свою работу и что-то изменить.
Меня продолжали преследовать сложные вопросы о том, что значит быть мужчиной. И вместе с этими вопросами приходила тоска, с которой я ничего не мог поделать.
Я считал себя «хорошим парнем», который «никогда не сделал бы ничего подобного». Я хотел, чтобы эти мужчины как можно сильнее отличались от меня. В то же время, слушая их рассказы о своем детстве и раннем подростковом возрасте мне было все труднее и труднее отрицать тот факт, что у меня с ними много общего. Мы росли, и нас учили одним и тем же понятиям о том, что значит быть мужчинами. Мы только по-разному и в разной степени применяли эти знания на практике. Мы не просили учить нас этому и никогда этого не хотели. Часто эти понятия нам навязывали, и бывало так, что мы, как могли, сопротивлялись этому процессу.
Однако, как правило, этого сопротивления было недостаточно, и мы все так или иначе усвоили эти уроки маскулинности.
Нас учили, что у нас есть привилегии по праву рождения, что наша природа — это агрессия, и мы учились брать, но не давать. Мы учились получать любовь и выражать ее главным образом с помощью секса. Мы ожидали, что женимся на женщине, которая будет ухаживать за нами, как наша мать, но будет подчиняться нам, как наша дочь. И нас научили, что женщины и дети принадлежат мужчинам, и ничто не мешает нам использовать их труд для своей выгоды, а их тела для нашего удовольствия и злости.
Было страшно слушать то, что говорят насильники, а затем с этим знанием смотреть на свою собственную жизнь. Я видел, как часто меня привлекала женщина, которая была одухотворенной, импульсивной, заботливой и сильной — но не более сильной, чем я. Я искал ту, у которой будет масса замечательных качеств, но которая в то же время не будет подвергать сомнению мое определение наших отношений и не поставит под угрозу мой комфорт, говоря о своих личных потребностях. Ту, которая сможет много предложить мне, но которой просто управлять — подобно щенку или ребенку, для которого хозяин или родитель — целый мир. Мне также пришлось признать, что мне очень сложно желать, стремиться и наслаждаться отношениями с женщиной, которая в любом отношении равна мне.
В течение недели, проходящей между занятиями в группах, я пытался осмыслить свое общение с этими мужчинами и себя самого, и в результате я пришел, по моему мнению, к безопасному научному исследованию темы.
Я смог найти массу информации, не принесшей мне облегчения в моих раздумьях. Я узнал, что 95-99% насильников являются мужчинами, и мне пришлось признать, что инцест — это проблема гендера, мужская проблема, которую мы навязываем женщинам и детям. Мне пришлось признать, что это вовсе не преступление, совершаемое «несколькими больными посторонними людьми», как я думал большую часть своей жизни. Когда я говорил с Люси Берлинер, экспертом по защите прав жертв, работающей в больнице Сиэтла, то она рассказала мне, что каждая четвертая девочка хотя бы раз будет изнасилована до наступления совершеннолетия. А Дэвид Финклехор, автор книги «Дети — жертвы сексуальных преступлений», сказал мне, что то же самое относится к каждому одиннадцатому мальчику.
Удивительно, но оба они считали, что эти оценки сильно занижены. Они оба говорили о том, что в 75-80% случаев насильником являлся человек, которого ребенок знал и доверял ему.
Исследования вернули меня в то же самое место, где по вечерам я вел занятия в группе. Я столкнулся с размышлениями о миллионах мужчин, мужчин, принадлежащих к самым разным социальным, экономическим и профессиональным группам. Мужчин, являющихся отцами, дедушками, дядями, братьями, мужьями, любовниками, друзьями и сыновьями. Я размышлял об обычных американских мужчинах.
Сказать, что насильники, совершающие инцест, — это «обычные мужчины», равно сильно критическому взгляду на социализацию мужчин и пониманию того, что в ней неправильно. Однако это высказывание также является тем утверждением, которое мужчины приводят в качестве своего оправдания.
Поскольку число мужчин из среднего класса, задерживаемых в качестве насильников, растет, довольно часто можно услышать, как полицейские, офицеры, занимающиеся досрочным освобождением, адвокаты, судьи и психотерапевты говорят: «Большинство этих мужчин не являются преступниками. Они ранее не совершали преступлений. Они — хорошие мужчины, которые просто совершили ошибку».
Как только они называют мужчину «хорошим», то его насилие перестает быть преступлением. Однако если мужчина не считается «хорошим», то его действия, независимо от мотивов, будут осуждены по закону. Безработный отец, ограбивший магазин, чтобы накормить детей, будет осужден как преступник. В то же время преуспевающий отец, насиловавший свою восьмилетнюю дочь в течение пяти лет, считается «хорошим человеком», который заслуживает еще один шанс.
Психотерапевты часто говорят о том, что совершающие инцест насильники не представляют опасности для общества, что они — хорошие люди, и что их действия представляют собой всего лишь «искаженную любовь» или «неправильно направленные чувства». Я внимательно слушал эти описания и не знал, как их воспринимать, пока однажды вечером на занятиях в группе не обнаружил, что достаточно слегка копнуть — и докопаться до правды будет легко.
Я начал обсуждать вопрос судебных запретов, и тут внезапно увидел напряженные мышцы, сжатые зубы и кулаки, и пришедшие на занятия люди всем своим видом говорили о том, что маскулинности у них более чем достаточно.
Я, взрослый мужчина, сидел посреди этой озлобленной группы, и мне было страшно.
Внутри меня все замерло. Я перестал слышать эхо голосов вокруг меня. Единственная вещь, о которой я мог думать — о чувствах ребенка, который оставался наедине с таким мужчиной. Какой же ужас она должна была испытывать! Если он использовал ее тело вежливо, нежно разговаривая с ней — все равно она чувствовала эту бездонную ярость.
Если он упрашивал, умолял ее удовлетворить его потребности — она была вынуждена повиноваться, иначе ей опять пришлось бы столкнуться с его яростью. Я мог думать только о ребенке, которой пришлось пережить изнасилование в одиночестве, и которой, в отличие от меня, было некуда бежать — ведь у нее не было собственного дома, куда она может отправиться в десять вечера после окончания занятий с группой.
Насильники, совершающие инцест, — это просто мужчины, у которых была власть взять то, что они хотели взять, и они этой властью воспользовались. Это мужчины, которые чересчур сильно похожи на других мужчин. И этот факт они также используют в качестве своего оправдания, надеясь отделаться небольшим сроком.
Встречаются насильники, которым достает смелости сдаться самим. Бывают такие, которые рассказывают всю правду во время ареста, стараются измениться, даже если это очень больно. Работа с ними очень эффективна, но они встречаются очень редко.
С самого начала и до конца большинство насильников отрицают то, что они сделали. Дэн: «Да я ничего не сделал. Меня подставили. Чего это из-за такой мелочи раздули не пойми что, я просто ее поцеловал, а они твердят, будто я ее изнасиловал. Разве отцу не положено целовать свою дочь?» Йэль: «Не совершал я никакого инцеста, а каждый, кто это говорит, пусть лучше выйдет со мной один на один и решит это дело по-мужски».
Под давлением некоторые из них согласятся, что, возможно, такая мелочь, как инцест, случилась раз или два. Однако они с горячностью отрицают, что несут за случившееся хоть какую-то ответственность. Зато утверждают, что это они — настоящие жертвы. Хитроумные сказки, которые они сочиняют для поддержки этого заявления куда сильнее, разрушительнее и опаснее самого упорного отрицания.
Исходя из теории, что лучшая защита — это нападение, они пытаются смягчить наши сердца, рассказывая нам, что сами оказались невинной жертвой провокационно ведущего себя ребенка или плохой матери.
Они считают, что если представят кого-то другого в качестве монстра, то сами останутся хорошими парнями. Существует три основные версии сказок, которые рассказывают насильники, и которые представляют собой ужасающие модели семейной жизни. Это «Лолита», «Злая Ведьма» и «Санта-Клаус».
«Лолита» — ребенок как соблазнитель
Лолита — это первое из описаний, которое каждый из них дает своей дочери. Сценарий обычно один и тот же, хотя каждый мужчина добавляет к нему собственные подробности.
Джек: «Она вечно разгуливала полуголая, крутила задом, так что мне пришлось с этим что-то сделать».
Захари: «Она типичная маленькая Брук Шилдс, так она одевается. Маленькие девочки сейчас растут очень быстро. Они совсем как женщины. Они все этого хотят».
Томас: «Она все время приходила ко мне, клала на меня свои руки, садилась на колени. Она хотела, чтобы я был с ней ласковым. Одно привело к другому. Она говорила «нет», когда доходило до секса, но я ей не верил. Ведь почему же тогда она хотела всего остального?»
Фрэнк: «Моя дочь — дьявол. И это не метафора. Я имею в виду именно это».
Эти мужчины работают быстрее телевизионных сценаристов и лучше профессиональных порнографов, сочиняя эпизод за эпизодом об опасных желаниях маленьких девочек и о том, как мужчины постоянно попадают из-за них в беду. Они не просто представляют девочек объектами для секса, но выставляют их агрессорами, «демоническими нимфетками». Своими словами они не только описывают ее тело, но и определяют, какова ее душа.
Флоренс Раш в книге «Самый страшный секрет» — показательной истории сексуального насилия над ребенком — рассказывает, как глубоко укоренилась эта ненависть к девочкам. Она поясняет, каким образом Зигмунд Фрейд основал свою теорию и практику на истории Лолиты — на лжи, которую он помог укрепить и которой придал вес. В своем эссе «Женственность» основатель психоанализа писал: «… почти все мои женщины-пациентки говорили мне, что их соблазнил отец». Однако он не мог поверить в то, что в цивилизованной Вене живет так много мужчин, подвергающих своих дочерей сексуальному насилию. Поэтому он решил, что женщины, доверившие ему свои самые болезненные секреты, лгали. Однако и это еще не все. Он заявил, что девочка, сообщающая об изнасиловании, просто открывает свои глубинные сексуальные фантазии, выражает их настоящую природу, и это выражение означает желание быть «соблазненной».
Ленни и Хэнк выразили ту же мысль другими словами: «Она сама напрашивалась».
Это представление настолько широко распространилось и глубоко укоренилось в нашей культуре, что не удивляет факт восприятия его девочками. В результате этого они начинают винить в изнасиловании самих себя. Многие действительно считают себя Лолитами.
Карлос, приговоренный к трем годам в Атаскадеро, больнице максимально строгого режима для сексуальных преступников, говорит правду о Лолите всем, кто готов его выслушать: «Конечно, она соблазняла меня, но это только потому, что я соблазнял ее на соблазнение меня… Я же взрослый. Я несу ответственность». Карлос один раз выступил на шоу Донахью, где встретился с Кэти Брейди, пострадавшей от инцеста и написавшей книгу «Дни отца», в которой она рассказывает историю своей жизни. Он сорвался и рыдал навзрыд во время программы. Впервые в жизни он прислушался к своему сердцу, а не к своим защитным механизмам, и только тогда он понял, на какой ужас он обрек свою дочь. Воспринятая правда, изложенная с точки зрения ребенка и женщины, позволила начать курс психотерапии в отношении Карлоса.
«Злая Ведьма» — порочная мать
Второе заблуждение, которое используют насильники — это то, что каждый, по их собственному утверждению, женился на Злой Ведьме. Даже если мать жертвы имеет инвалидность из-за болезни или травмы, или подвергалась такому же насилию, как и ребенок, и слишком хорошо усвоила уроки подчинения и отчаяния. Несмотря ни на что насильники называют ее «плохой матерью» или «молчаливым соучастником» — понятия, которые изобретены психотерапевтами, и которые подразумевают тайную враждебность.
Насильники доводят эту тему до логического конца, рассказывая сказку, точно повторяющую историю Гензеля и Гретель: добродетельный, искренний отец сдается из-за постоянного давления контролирующей жены и делает со своими детьми что-то ужасное. Злодейками являются женщины — с одной стороны «противоестественная» мачеха, с другой — ее отражение, Злая Ведьма. Каждая женщина, чьи «врожденные» материнские инстинкты «потерпели неудачу» или превратились в «злобу», окружена аурой зла.
Ульрих описывает это следующим образом: «Моя жена вечно ворчала на меня и стервозничала. Она не давала мне секса. Однако моя дочь смотрела на меня с открытым ртом. Она помогала мне почувствовать себя мужчиной. Так что я начал ходить к ней за всем». Эван говорит: «Моя жена вечно давила на меня, заставляла все больше и больше времени проводить с детьми. Тем временем она все время готовила и прибиралась и жаловалась, как она устала. Она не уделяла никакого внимания мне или детям. Так что я начал с ними баловаться, и, таким образом, развратил свою дочь».
«Моя жена заставила меня это сделать, это ее вина», — таково явное или скрытое послание насильников. Это оправдание очень заразно. Как только один мужчина в группе цепляется за него, оно распространяется подобно эпидемии. В то же время однажды вечером, когда я напомнил Квентину, что он не может пропустить ни одной сессии, если это не экстренная ситуация, он закричал на меня: «Не смей говорить мне, что делать. Никто не может заставить меня сделать то, что я не хочу». При всем своем желании он не смог бы выразиться еще яснее — ни женщина, ни ребенок не могут заставить мужчину совершить сексуальное насилие.
Рассказывая о своих тщательно разработанных с целью скрыть факт совершения насилия планах, насильники тем самым доказывают, что всю ответственность несли именно они, особенно те из них, которые признают, что не останавливались ни перед чем, чтобы добиться от ребенка покорности и молчания: «Если расскажешь кому-нибудь, то я тебя убью». Или: «Если расскажешь своей матери, то я убью ее».
В то же время мужчины обычно считают, что именно матери должны спасать семью от любых проблем, в том числе от инцеста, что они должны защищать дочь от отца, а также защищать отца от самого себя. В результате и насильники, и психотерапевты очень часто начинают во всем винить мать. Если мать знает о происходящем, но никому не говорит об этом из страха, что ей никто не поверит, или потому, что она боится отправить единственного кормильца семьи в тюрьму, то ее винят в том, что она не защищает своего ребенка.
Если же мать ничего не знает, и потому не может рассказать (а в большинстве случаев происходит именно так), то ее винят в том, что она ни о чем не знала, как будто она не имеет права выпускать дочь из поля зрения даже в собственном доме.
Наконец, если мать каким-то образом узнает правду и расскажет о ней, то теперь ее обвинят в разрушении семьи — как будто она могла все исправить не выходя за пределы семьи, и была способна самостоятельно за один вечер исцелить мужа — того самого мужчину, которому суд назначает принудительный курс психотерапии, и с которым несколько лет безрезультатно работают профессиональные психотерапевты.
Когда я рассказываю людям о своей работе консультантом, они каждый раз заново выражают отвращение к тому, что сделали эти мужчины, но при этом злятся на матерей. Такое чувство, что от мужчины нельзя было ожидать чего-то другого, но если мать, неважно по какой причине, не смогла защитить своего ребенка, то ее «нельзя простить».
Неудивительно, что среди таких матерей наиболее распространенная эмоция — всепоглощающее чувство вины. Неудивительно, что многие действительно считают себя Злыми Ведьмами.
Некоторые насильники следуют по пятам растущего числа психотерапевтов, поддерживающих атаку на матерей. Они жаждут предстать сострадательными и понимающими людьми, поэтому хотят добиться иллюзии разделенной ответственности и выбирают для этого самые мягкие слова. Они учатся переводить понятие «мать» в понятие «семья», и словосочетания, подобные давшему название книге «Насильственная семья», прочно обосновываются в лексиконе семьи.
Однако, говоря «семья», они подразумевают «мать», поскольку традиции нашей культуры таковы, что именно мать несет ответственность за все происходящее в доме. Очень хорошо, если мужчина проявляет интерес к семье или помогает по дому, но все равно все стрелки переведены на мать.
Сандра Батлер, написавшая очень доступную и крайне полезную книгу «Заговор молчания. Травма инцеста», отвечает на эту трусливую ложь очень просто: «Семьи не подвергают детей сексуальному насилию. Это делают мужчины».
«Санта-Клаус» — щедрый отец
Третье сказка, которую рассказывают насильники — это сказка о Санта-Клаусе, которого они изображают. Это мужчина, который дарит детям подарки, дает им «все, что они хотят, как только попросят». Они говорят про себя как про отца из сериала «Папа знает лучше».
Стэнли: «Не сказать, чтобы я кому-нибудь причинял вред. Я давал ей ту любовь, в которой, как мне казалось, она нуждается».
Ян: «Я пытался научить ее сексу. Я не хотел, чтобы она научилась этому от какого-нибудь грязного мальчишки из трущоб. Я хотел, чтобы у нее это произошло с кем-то нежным и заботливым».
Глен совершал развратные действия со своими тремя детьми. Он говорит, что он так реагировал на их боль: «Я любил их, но они не были счастливыми детьми. Я хотел им помочь. Я видел свою семилетнюю дочь, я любил ее, и я брал ее на руки, чтобы обнять. Потом вместо этого я клал мой пенис ей между ног. С моим четырнадцатилетним сыном все началось с поглаживаний и пошло дальше. В конце концов, у него начался со мой страстный и серьезный роман. Но вы не думайте, что я пидор или педофил какой-нибудь. Я просто не знал, как иначе показать ему свою любовь». На вопрос «Почему вы не подвергали насилию старшего сына?» он ответил: «Он был совсем другим человеком — успешным и независимым. Он не нуждался во мне так сильно».
Эрик, который считает самого себя поэтом и «мыслящим, мягким и заботливым» человеком, сказал мне: «Моей падчерице было 14 лет, и она не так уж хорошо справлялась со своим возрастом. Оценки у нее были нормальные, но у нее не было друзей, так что она была очень одинокой, и у нее началась депрессия. Ее мать работала в ночную смену в больнице, так что ее не было рядом, чтобы помочь.
Однажды ночью я проснулся и услышал, как Лора плачет рядом с обогревателем, и я пошел туда, обнял ее, держал ее, говорил с ней. Прежде чем пойти в кровать, она сказала: «Папа, ты будешь обнимать меня каждый раз, когда я захочу пообниматься?»
Я сказал: «Хорошо». Потом мы становились все ближе и ближе, и дело дошло до секса».
Он продолжал так же «утешать» падчерицу, занимаясь с ней сексом, после чего она начала думать о самоубийстве и «нуждалась в моих объятиях еще больше, чем раньше».
Некоторые мужчины приподнимают маску Санта-Клауса и обнаруживают реальную картину инцеста с ужасающей, но честной самоуверенностью. Алан: «Тело моего ребенка так же принадлежит мне, как и ей самой».
Майк: «Я выбираю детей, потому что с ними безопаснее, вот и все. Они тебе не будут перечить, как женщина».
Род: «Она моя девочка, так что это дает мне право делать с ней все, что я захочу. Так что не суйте свой нос не в свое дело; моя семья — это мое дело».
Эти отцы признают, что они могли делать то, что они делали, только потому, что они имели возможность заставить своих детей подчиняться и приказать им молчать. Они не использовали ничего кроме той власти, которая есть у любого обычного отца.
В то же время именно эту власть отрицает большинство мужчин в тот момент, когда их ловят и осуждают. Когда предъявляются обвинения, они внезапно начинают описывать себя как неспособных держать что-либо под контролем, включая свои собственные действия.
Ксавьер: «Я не знал, что я делаю. Не понимаю, как это со мной случилось».
Уолт: «Он просила меня об этом, я просто делал то, что она говорит. Я не мог сказать ей «нет».
Оуэн: «Я влюбился в свою дочь. Я имею в виду, действительно влюбился в нее. Я не мог остановиться».
Они утверждают, что они стали беспомощными жертвами манипуляций Лолиты. Как только она их «завела», они оказались в ее власти и не могут больше нести ответственность. Когда мужчина рассуждает таким образом, то не имеет значения, что его дочь говорит или не говорит, делает или не делает — ей достаточно быть девочкой с телом девочки, и она уже становится коварной соблазнительницей.
Она — «естественное искушение» для его «естественных импульсов», что делает мужчину абсолютно беспомощным, так что нельзя ожидать, что он сможет сопротивляться. Мужчина считает себя настоящим героем, если не поддался соблазну, и просто обычным парнем, если «сдался».
Пока эти мужчины отрицают свою собственную власть и ту власть, которая есть у мужчин как у «сильного пола», пока они отрицают ответственность мужчин — ничего не изменится. Они отрицают, что могли бы реагировать на стресс иначе, не совершая насилия: «Мой босс все время критиковал меня. Моего сына задержала полиция за угон машин. Моя жена начала избегать меня. Я пытался справиться со всем этим самостоятельно. Никто обо мне не заботился. И тут рядом оказалась моя дочь». Они отрицают, что могли измениться, несмотря на свою социализацию: «Мое воспитание заставило меня это сделать. Я раб своего воспитания».
Или: «Я болен… Я зло… У меня полный кавардак в жизни… Я ничего не могу с этим поделать, так что мне ничего не надо с этим делать, оставьте меня в покое».
Они отрицают, что отцы могут научиться заботиться о детях, вместо того, чтобы требовать чего-либо от них, в том числе заставлять своих дочерей обслуживать их в качестве «маленьких матерей»: «Я думал, что дети должны как волшебным образом исцелить все мои душевные раны — поцеловать меня, и все станет лучше».
Мужчины в моей группе снова и снова говорили мне, что устали считать себя преступниками и все время говорить о насилии.
Они говорили, что просто хотели бы вернуть семью, жить вместе «как и остальные семьи», и вернуться к роли «нормальных отцов, как и другие мужчины». Но если бы это было так просто! Учитывая прогресс, который наблюдается у этих мужчин в осознании своей роли в семье, это невозможно. Они сталкиваются с той же проблемой, с которой сталкиваюсь, и я — осознанием того, что недостаточно быть «нормальным мужчиной», причем никому из нас этого недостаточно.
Норм сказал мне: «Первый шаг состоит в том, чтобы сказать: «Да, я это сделал. У меня проблема». Но это только первый шаг. Второй шаг в том, чтобы начать разобрать себя на части и построить заново». Я спросил: «Насколько сильно надо разобрать себя?»
Он ответил: «Полностью. Это нужно сделать до самого основания. В каждой щели и отверстии что-то спрятано — и это нужно достать на свет. Все до самых мелочей. Ничего нельзя оставить внутри. Нельзя сказать: «Ну, это моя сексуальная часть, мне нужно работать только с этим». Ничего не выйдет. Всего человека надо разорвать на мелкие кусочки и собрать заново. У меня оказалась внутри огромная яма. Эта пустота раньше была заполнена чем-то, что мне нравилось. Но мне нравится то, что я кладу туда сейчас. Я нахожу что-то новое, чтобы положить туда».
Когда мы сидим у окна вместе с Ламондом смотрим сквозь решетку, Ламонд объясняет мне: «Мы все знали, что то, что мы делаем, плохо, но у нас были сказки, которые мы рассказывали сами себе, поэтому продолжали это делать».
«Лолита», «Злая Ведьма» и «Санта-Клаус» — вот эти сказки. Но это не те сказки, которые отцы читают своим дочерям и сыновьям на ночь. Они заставили своих детей прожить эти истории в реальной жизни, и это — истории бесконечного ужаса.
Когда мы были мальчиками, у нас не было власти, с помощью которой мы могли остановить ложь и насилие, но теперь мы стали мужчинами, и у нас появилась эта власть. У нас есть власть говорить правду. У нас есть власть встать рядом с мальчиками и помочь им защитить свою любовь и заботливость. У нас есть власть перестать быть «обычными парнями» и стать кем-то лучшим — мужчинами, рядом с которыми дети и женщины находятся в безопасности.
Автор: Рич Сноудон
Материал организации Women’s Support Project